Книга Окно в доме напротив - Кирилл Берендеев

В тот день, они тоже побывали в здании. Но совсем недолго, появились и исчезли. Не знаю, почему я не рассказал тебе тогда… или еще раньше.

Рассказывая, я обращался к стоящей предо мной стенке и лишь изредка бросал взгляды на Ксению. Лицо ее было бледно, словно гипсовая копия.

– Я часто видел их в окне, Анна приходила регулярно и неизменно брала с собой сына. Всего несколько раз он оставался в коридоре, обычно, Олежек заходил вместе с мамой, и тогда он исчезал для меня: иной раз на короткие минуты, иной – на полчала и больше. Анна всегда ждала у одной двери: обычно, ее приглашала виденная мной в первый раз девушка, и всего дважды немолодой седовласый мужчина, видимо, тот «дядя самый главный начальник», встречи с которым она так долго добивалась. Кажется, моего сына не смущали эти частые визиты; в отличие от меня, он не чувствовал на себе отсутствие внимания, поглощенный возней с машинками. Он гонщик, и в неравной схватке с трассой неизменно выходил победителем. И еще… он всегда подавал маме плащ, когда она выходила из дверей.

Я смотрел на него, все яснее ощущая поразительное сходство между нами. Мечтал о том дне, когда отрину извечную нерешительность и приду к ним. Ведь Анна звала меня, может, и теперь еще ждет, а я все опасаюсь, размышляю, стоя у окна…. Прошло столько лет, разделивших нас еще больше. Сколько времени понадобится, чтобы найти друг друга? Будет ли оно у нас, это время? Да и сможем ли мы существовать втроем? И кем я стану на самом деле для своего сына?

Ксеня молчала, но в увлажнившихся глазах, блестел мягкий свет люстры, горевшей над головами.

– И еще эти затянувшиеся визиты. Прошение Анны, застряв в кабинете у окна, не имело дальнейшего хода. Визиты ее в последние недели превратились в напрасную трату времени. Она приходила, просиживала долгие часы в одиночестве и, никого не дождавшись, уходила. А стоило ей уйти, коридор, как и до ее прихода, вновь оказывался заполненным просителями, чья очередь медленно, но верно двигалась по направлению к кабинету.

Странность этого факта не сразу стала понятна мне, хотя приходилось видеть подобное довольно часто. Хотя я ни разу не встречал Анну в обществе других просителей, иной раз я старательно разглядывал равнодушную толпу, выискивая знакомое лицо, тщетно. Они будто оказались отгорожены пустотой от беспокойной людской озабоченности, и свои печали и надежды никогда не делили с другими.

Всякий раз коридор мгновенно пустел, стоило им переступить его порог; я не замечал ухода толпы, видел лишь начало и конец: вот очередь заполняет свободные пространства, а вот коридор пуст. И они появляются, одетые всегда одинаково, даже в последние дни, когда заметно похолодало, и снег не собирается таять. И занимались всегда одним и тем же: садились и ждали, а, не дождавшись, уходили. Исчезали в конце коридора, и следом за их уходом гас свет.

Я все же позвонил ей, две недели назад. К телефону никто не подходил; несколько раз в течение дня я набирал номер, слушая долгие пустые гудки. По прошествии дня, странно волнуясь приехал к ее дому. Вошел в подъезд, поднялся на лестничный пролет. Но не позвонил. Увидел на двери полоску белой бумаги с круглыми синими печатями на обоих ее концах.

Горло сдавило, я прервал свой рассказ. Ксения молчала.

– Не веря в увиденное, скорее, не понимая того, что вижу, я поспешно вернулся домой. А вечером, как и накануне, как и многие дни подряд, стоял на привычном месте у окна. И снова наблюдал за ожидавшей приема Анной, и моим сыном, играющим с машинкой.

Я снова перевел дыхание.

– Следующие дни я потратил на поиски, бесплодные вплоть до сегодняшнего утра. Последний звонок дал ответ на мои вопросы. Вежливый голос в трубке сообщил о моем опоздании. Олежек и Анна не значились среди живых. С двенадцатого сентября сего года. Автомобильная авария.

Я уже не помню, что делал, чем занимался, день выпал у меня из памяти. Мне вспоминается лишь его окончание. Ненастный вечер, время около шести. Окна в доме напротив погасли. А затем, по прошествии получаса, неожиданно зажглось то самое окно.

Я оделся и вышел на улицу. Окно в доме напротив продолжало светить, я шел, не в силах оторвать от него взгляда. Неподалеку от черного входа возвышалась груда мусора. Я влез на вершину, заглянул в окно.

Анна собиралась уходить, она торопилась, спустя мгновение мне виделась лишь ее спина. Они уходили, и я испугался, что уже навсегда.

Я крикнул им, испугавшись, что не слышат меня, выворотил из земли обломок кирпича и бросил в окно.

Пауза. Долгая-долгая пауза. Тишина, что давно поселилась в комнате, стала сейчас осязаемой, она давила на плечи пудовой тяжестью, я чувствовал это, и видел, что не одинок в своих чувствах.

– Стекло разбилось, – продолжил я, понимая, что не смогу прогнать тишину. – Осколки посыпались вниз, звонко стуча об асфальт. А наверху остался лишь черный квадрат оконного проема. В котором я уже не видел ничего, только густую смоль промозглой ноябрьской ночи.

Тишина с новой силой навалилась на плечи. Ксения ссутулилась, но все так же молчала. А затем неожиданно резко повернулась ко мне.

– Ты пришел ко мне, – медленно проговорила она. – Почему ты пришел ко мне?

Она знала ответ, я видел, но ждала его. Я посмотрел на Ксению, наши взгляды встретились.

– Вернуться домой… я уже не мог. А больше… мне не к кому идти, – глухо произнес я. – Ты же знаешь.

Она молчала. Минуту или больше. Не знаю. Кресло заскрипело. Ксения поднялась, сцепив на груди ломкие пальцы. Следом поднялся и я.

Она помолчала, прежде чем произнести новую фразу.

– Ужинать будешь? – чуть слышно спросила она.

Последний в очереди

Голодовка закончилась. На завод привезли деньги, бастующим приказали выдать обещанную зарплату за два года. Управляющий, предвидя эксцессы, просил меня, своего зама, сходить «проконтролировать процесс». Я кивнул и неохотно вышел из кабинета, заранее представляя, что меня там ждет.

Цеха располагались в отдалении от здания администрации, метрах в ста пятидесяти; по заметенному снегом плацу путь оказался неблизким. Как ни старался, ноги все равно промочил; и с неприятным ощущением холодка в хлюпающих стельках, ступил на крыльцо черного хода. Долго обивал мейсоновские ботинки, все не решаясь войти, затем обернулся, оглядывая пройденное.

Неуютная картина запустения: заметенный, заваленный мусором плац, на котором когда-то разгружалось до полусотни грузовиков за смену, окружен опустевшими цехами с фанерой вместо стекол и гулкими ангарами, – в их дырявых крышах завывала поднявшаяся метель. Зимний день стремился к исходу, четвертый час пополудни, и в надвигающейся темноте предприятие казалось жутковатым призраком, восставшим из небытия, призраком зловещим, пугающим безмолвной чернотой окутывающие здания, сиплым ветром, гуляющим в подворотнях, колким снегом, залетавшим за ворот.

Будущего у завода не было, это понимали все. Осталось лишь прошлое: стена с медалями, полученными при Советской власти. И еще – тени на стенах, от снятых агрегатов, силовых установок, станков, агитплакатов, от проходивших людей. Люди незаметно сливались с тенями, теми, что навечно были вмурованы в стены. Особенно после голодовки.